…Не успел я Клайд опустить ерзида на землю и выдернуть кляп из его рта, как степняк, до этого момента изображавший беспамятство, попытался откусить себе язык. И не успел совсем чуть-чуть: как только моя многострадальная рубашка отправилась в полет к земле, ее место занял черенок прочной дубовой ложки. А затылок несостоявшегося самоубийцы сотряс тяжеленный подзатыльник:

— Не балуй, а то разозлимся…

Трусом воин не был, поэтому, придя в себя после удара, злобно сверкнул глазами и насмешливо скривился.

Презрение к боли, старательно демонстрируемое им, мы проигнорировали. Я — потому что ковырялся в своем мешке в поисках футляра с иглами, а остальные — так как нисколько не сомневались в том, что мне удастся его разговорить.

— Я - Аурон Утерс, граф Вэлш. Или Клинок его величества Вильфорда Бервера… — добравшись до искомого, негромко сообщил я. — Человек, которому дано право карать от имени короля. Ты и твои сородичи УЖЕ принесли на землю Элиреи смерть, поэтому я вправе отплатить вам тем же…

Степняк равнодушно пожал плечами — мол, я воин, и мне ли бояться смерти?

— Что бы победить врага, его нужно узнать… — присев перед ни на корточки и вытащив из футляра первую иглу, продолжил я. — Поэтому сейчас я начну задавать тебе вопросы…

— Я не от-е-у и-и а о-ин… — промычал он.

— Ты ошибаешься! — усмехнулся я и поставил первую иглу. — Сейчас ты лишился возможности кричать…

Ерзид дернулся, но безуспешно: вырваться из клешней Клайда, да еще будучи связанным, было невозможно.

— Теперь ты почувствуешь все нарастающую боль, которая в какой-то момент станет такой сильной, что ты проклянешь миг, когда родился…

Степняк фыркнул, презрительно скривился и… застыл, прислушавшись к своим ощущениям.

— О, его проняло… — хохотнул Бродяга, подтащивший откуда-то здоровенный обломок сушняка, дабы я мог сесть.

Удобно устроившись на деревяшке, я вытянул ноги, гудящие после многочасового бега, положил рядом ненужный футляр и устало вздохнул:

— Пока ты в состоянии нормально соображать, опишу круг вопросов, которые меня интересуют. Первый касается так называемых 'лайши': я хочу знать все, что ты когда-либо слышал о советниках Алван-берза. Второй — чуть посложнее: мне нужно, чтобы ты рассказал мне о том, что изменилось в твоей жизни после их появления в Степи. Ну, а третий — одна сплошная болтовня: меня интересуют все ваши обычаи, так или иначе связанные с войной… Да, кстати, для того, чтобы ты не строил далеко идущих планов по моему обману: я ЧУВСТВУЮ, когда мне лгут. И наказываю за это…

Ерзид, к этому предложению уже погрузившийся в бездну боли, выгнулся дугой и захрипел.

'С палочкой ушеры и наработанными навыками создания личины было бы намного эффективнее…' — мрачно подумал я и, заставив себя не думать о том, что жена обошлась бы без ушеры, выдернул вторую иглу:

— Ну что, говорить готов, или как?

Глава 14 Алван-берз

…Четвертый лайши оказался багатуром. Нет, не по силе — по духу: увидев кошму с пыточным инструментом, тела своих предшественников и кучку отрубленных кусков человеческой плоти, он не дрогнул, не затрясся от ужаса и не стал молить о пощаде. Наоборот, расправил плечи, чуть выдвинул вперед нижнюю челюсть и насмешливо скривил губы.

Выглядело это совсем не смешно: в невысоком, болезненно худом калеке чувствовался стержень, прочный, как воля Субэдэ-бали, а его твердый, уверенный в себе взгляд вызывал уважение.

Как ни странно, оказалось, что видеть это дано не каждому: Касым-шири, по своему обыкновению, находящийся рядом с Алваном, требовательно щелкнул пальцами, и воины, притащившие пленника, заставили последнего встать на колени. Причем не куда-нибудь, а во все еще дымящуюся лужу крови.

— Пади ниц перед вождем вождей, ты, пыль под копытами его коня… — в упор не видя насмешливой гримасы, появившейся на губах северянина, начал сын Шакрая. — И…

Что он там хотел сказать дальше, берз так и не узнал, так как жестом заставил его замолчать, неторопливо поднялся с кошмы, подошел к лайши и с интересом уставился в его светло-голубые, как летнее небо, глаза:

— Пыток ты не боишься… И смерти — тоже… Почему?

Парень равнодушно пожал тощими плечами:

— То, что я не воин, не дворянин и не член Королевского совета, видно за перестрел, значит, выбивать из меня сведения о количестве солдат в гарнизоне Байсо, планах графа Конта или намерениях Вильфорда Бервера бесполезно. Пытать меня ради развлечения ты, вождь, будешь вряд ли. И от злости — тоже: война только началась, и ненавидеть нас тебе пока не за что. Что касается смерти… Посмотри на меня повнимательнее и скажи, можно ли ценить ТАКУЮ жизнь?

Для того, чтобы быть рассудительным в таком положении, требовалось немалое мужество, и Алван, еще раз оглядев тоненькую шейку, вмятую внутрь грудную клетку и 'сухую' левую руку, похожую на птичью лапу, уверился, что не ошибся:

— Медведь заломал?

— Если бы… — криво усмехнулся лайши. — Телега придавила… В детстве…

— И на что же ты жил? — остановив взгляд на обрывках некогда добротной и не самой дешевой одежды, полюбопытствовал берз.

— Научился красиво писать и связно излагать свои мысли…

— Хм, писари мне пригодятся…

— Прости, вождь вождей, но служить тебе я не буду… — не задумавшись ни на мгновение, заявил калека. И тут же объяснил, почему: — Твои воины ссильничали мою мать и зарубили младшего брата…

— Сожалею… — ничуть не кривя душой, вздохнул Алван, скользнул взглядом по изумленным лицам своих воинов и мысленно усмехнулся: они его не понимали!

Через мгновение эта мысль получила подтверждение: решив, что за этим словом последует продолжение вроде 'но все равно придется', Касым-шири подошел к костру и, многозначительно усмехнувшись, вытащил из него добела раскаленный прут.

Лайши не испугался — дождался, пока сын Шакрая выпрямится, а затем насмешливо поинтересовался:

— Скажи, палач, а ты бы стал служить убийце своих родных?

— Я не палач, а воин!!!

— Верни прут на место… — негромко приказал Алван, а затем повернулся к калеке: — Ты свободен.

Северянин опешил:

— Э-э-э… что?

— В тебе живет дух багатура, поэтому я тебя отпускаю…

Парень принял это, как должное — как только один из воины перерезали путы, стягивающие его руки, он с достоинством встал и, даже не подумав начать растирать затекшие запястья, вопросительно изогнул бровь:

— Я могу идти?

— Можешь. Но советую подождать, пока будет готов ша-… э-э-э… знак, который в будущем сохранит тебе жизнь…

Лайши кивнул, на пару мгновений превратился в статую, но, услышав приближающийся конский топот, развернулся на месте и встал на цыпочки.

Вставать на цыпочки или как-нибудь иначе демонстрировать свой интерес к человеку, рискнувшему передвигаться по лоор-ойтэ галопом, вождь вождей не стал — подозвал к себе Ирека, сына Корги и подробно объяснил, как должен выглядеть шагвери северянина. После чего величественно повернулся и вперил тяжелый взгляд в лицо спешивающегося гонца.

— Долгих лет жизни тебе, берз! — бросив поводья ближайшему воину, выдохнул Вайзар, а затем гулко стукнул себя кулаком по груди: — Я говорю голосом Деррана, сына Идриза…

…Новости, которые озвучил голос вождя Вайзаров, заставили Алвана нахмуриться и мрачно уставиться на неприступные стены Байсо, первого города Над-гез, который он осадил. Нет, сама по себе гибель воинов, посланных на поиски еды и корма для лошадей, не являлась чем-то особенным: любая, даже самая короткая, война уносила чьи-то жизни. Но вот соотношение потерь заставляло задуматься: из сотни здоровых и полных жизни мужчин, выехавших из стойбища на рассвете, обратно вернулось только тридцать семь. А лайши, напавшие на них по дороге, не потеряли НИ ОДНОГО ЧЕЛОВЕКА!

— Они начали стрелять совершенно неожиданно, берз! — пытаясь оправдаться, объяснил Вайзар. — И в первое же мгновение убили десять человек!

— Сколько их было?